Метафоры и метаморфозы в прозе В. Пелевина.

Пелевин – прозаик, сделавшийся культовой фигурой молодежной аудит-ии чит-лей 90-х. Он представит-ет в лит-ре от лица поколения, попавшего в историч-ий промежуток, переживающего криизис самоидентификации, разрыв целостности, выпадение из реальности. В психологии этот феномен наз-ся «когнитивный диссонанс».

Его герои взаимод-ют с компьютерным миром и разными видами мистич-го и галлюциногенного опыта, и все 3 темы (галюциногенная, компьютерная и мистич-я) разнообразно и изощренно проработаны в его произв-ях. Интерес к измененным состояниям (сон, транс, галлюцинации, иллюзии, фантазии, миражи) и вызывающим их факторам (психоделики, компьют-ые игры, высокие информац-ые технол-ии)

«желтая стрела» поезд - метафора жизни. движение к разруш. Мосту - смерть, стук колес - ход врем. , пассажир - житель. андрей томится вопросом о том, куда движется поезд, кто назвал его желтой стрелой. Он увидел, как чел.сбросился с моста, Андрей первозванный пошел первый за Христом . окно, дверь-границы между мирами. Главы идут в обратном порядке , начиная с 12. абсолютный 0 -бесконечность. 12-все по кругу, 0 как выход из цикла, выпадение чел. , смена системы координат. Религия-утризм, т.к. марка поезда «у 3», ж/д семантика - гребенщиков «нам некуда больше жить»

Существование -тесное, замкнутое, бесчеловечное. «поколение п» дегероизация - чел без свойств, бестелесный, бесполый. Чел.из существа мыслящего превратился в чел-переключаемого, превратился в виртуальное существо. Возможность перемещ-ся в мирах ч/з сознание.

При всей насыщенности бытовыми деталями его проза тяготеет к подчеркнуто укрупненной метафоричности, даже, как замечают многие критики (Д. Быков, В. Курицын, Л. Филиппов), к языку, понятному только посвященным — к эзотерике и — отсюда — к максимальной смысловой обобщенности. Между тем самомногообразие форм (речевых, в частности), творящих картину этой призрачной жизни, позволяет говорить о движении его прозы в русле той большой формосозидательной тенденции, которая проявляется в творчестве Маканина, Петрушевской и многих других авторов. Мир текстов Пелевина строится по одной и той же модели, из новых, хотя и варьирующихся, деталей. Конструктивными основаниями этого мира становятся образы-концепты А клетка (камера, тюрьма, тупик) и коридор (тоннель, лифт, шахта, метро, подземелье, пропасть, черная яма, черный колодец и т.п.). Соединяясь, они образуют закрытое, замкнутое, жестко очерченное линией запрета, безвыходное, бесчеловечное “антипространство”. Картонная ракета, бутафорский луноход, купе железнодорожного вагона, палата пионерлагеря, цех бройлерного комбината, экран монитора, тюремная камера — это всего лишь разные его наименования. Жизнь видится Пелевину гигантским пионерлагерем, вселенской казармой (или тюрьмой), тотальной компьютерной игрой или поездом, безостановочно движущимся к Разрушенному мосту. Это тесный, плоский, однообразный мир безысходной тоски и отчаяния. Разобщенные, замкнутые и обреченные миры-клетки связаны коридорами — длинным коридором спального корпуса пионерлагеря (“Омон Ра”), лабиринтами коридоров с ловушками и тупиками в компьютерной игре (“Принц Госплана”), заплеванными коридорами железнодорожного экспресса (“Желтая стрела”), вонючими тюремными коридорами (“Онтология детства”), гигантской черной лентой транспортера (“Затворник и Шестипалый”). Бытовые реалии возводятся писателем в ранг символов жизненного тупика, вырастающего в тупик экзистенциальный. Третий элемент художественной конструкции Пелевина связан с образом окна (стекла, рамы, подоконника). Это или закрашенные масляной краской окна бройлерного комбината, или квадратное пятно мутного белесого света под потолком цеха (“Затворник и Шестипалый”), засиженные мухами, грязные стекла окон вагона-ресторана (“Желтая стрела”), или два квадрата неба на стене тюремной камеры, сквозь которые иногда видны звезды и облака (“Онтология детства”). Окно у Пелевина, как отмечено А. Генисом, выступает в качестве символа границы миров. Сквозь грязные стекла проникают желтые стрелы солнца, чтобы угаснуть на столе перед тарелкой со вчерашним супом (“Желтая стрела”); сквозь дыру в крашеном стекле, пробитую огнетушителем, устремляются к солнцу натренироваВШИе крылья пленники бройлерного комбината (“Затворник и Шестииалый”). Границы пелевинских миров подвижны и, в сущности, иллюзорны, они произвольно смещаЮТся и перетекают друг в друга. Эта особенность конструирования текстов Пелевина характеризуется так: “Автор новой литературы — это поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты — одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух”. Метафорическая геометрия пространства текстов Пелевина выражается через образы лабиринта, спирали и параболы. Если, например, задаться целью вычертить геометрическую форму пространства повести “Омон Ра”, то, скорее всего, это будет опрокинутая парабола. Детская мечта героя о космосе (вертикаль) в ходе ее воплощения подвергается чудовищной деформации, путь Омона Кривомазова в космос оборачивается его падением в черный колодец: “Лунный модуль летел как бы задом наперед, развернувшись главной дюзой к Луне, и постепенно в моем сознании с ним произошло примерно то же, что с прохладным лубянским лифтом, превратившимся из механизма для спуска под землю в приспособление для подъема ее на поверхность.

В виртуальной реальности текстов Пелевина спуск тождествен подъему, подъем — падению, подниматься — значит падать, проваливаться вниз. Образ падения как символ фатального движения к небытию — один из наиболее частотных в его текстах: “ускоряющееся падение в шахту времени”; “летишь куда—то вниз — и нельзя останавливаться и перестать медленно падать в никуда” и т.л. Еще одна траектория пространства, конструируемого писателем, — это спираль. Движение по суживающейся спирали у Пелевина, в отличие от аналогичного в текстах Маканина, является метафорой мистической, а потому — размытой, “прячущей” границы жизни и смерти: “Сущностью воздушных мытарств является бесконечное движение по суживающейся спирали к точке подлинной смерти” (“Вести из Непала”); “Они опять ПОШЛИ — по медленно сходящейся спирали, держась друг против друга” (“Проблема верволка в Средней полосе”). В мире эзотерического познания спираль закручивается ввысь (у Маканина, к примеру, возникает противоположное направление). Так, символом четвертого измерения у Пелевина становится Башня. В “Принце Госплана” и это игра “Таузр”, в которую играет Петя Итакин: “Петя лез на башню уже не первый год.” В «Сенеганоп “П”» — это Вавилонская башня, символ нескончаемого мистического восхождения. Вектор движения у Пелевина чаще всего обозначается знаком стрелы (словом-образом и криптограммой). Эта метафора многозначна: она и универсальна, и вариативна. Мчащийся к неминуемой катастрофе железнодорожный экспресс (“похож на сияющую электрическими огнями стрелу, пущенную неизвестно как неизвестно куда”), значок в компьютерной игре (“если дотянуться до клавиши, на которой нарисована указывающая вверх стрелка, и нажать ее, то фигурка… подпрыгнет вверх, выгнется и в следующий момент растворится в небе”), знак выхода (из вагона, троллейбуса, метро), наконец, это знак полета (“сложив крылья, он со свистом пронесся сквозь дыру”). Однако оптимистическая трактовка этого знака в текстах Пелевина не работает: мир, в который вылетают Затворник и Шестипалый, и мир, куда сходит с поезда Андрей, живут по тем же законам, что поезд и инкубатор. Разница в том (и это принципиально для автора), что в новом измерении, как замечает Д. Быков, “герой движется уже по собственной траектории. Ничья воля его не подталкивает. Он не проходит цикла. Он не едет в поезде. Он сам отвечает за исход игры”. Так метафорическое слово-образ Пелевина выражает идею

драматического существования человека в мире, который посягает на его свободу и достоинство, но которому он, человек, не дает взять над собой верх. С идеей труднейшего восхождения связан образ Вавилонской башни — символ нескончаемого человеческого движения вверх и — одновременно — архетипический символ сМешения языков.

«Generation “П”», «Поколение “П”» — роман Виктора Пелевина о поколении, которое взрослело и формировалось во времена политических и экономических реформ 80-х — 90-х годов. Буква “П” означает Пепси, о чём и написано на первой же странице романа.

Хронотоп Generation «П» -- это постперестроечная Россия, где вчерашнее соседствует с новопоявившимся, частично принесенным с запада, а частично чем-то вообще непонятным и диким.

Generation «П» Пелевина -- это поколение, жизненные ориентиры и идеалы которого сформировала телереклама. Накопления культуры, технические достижения, труд, интеллект и талант используются для утверждения главной ценности массовой цивилизации -- потребления, обеспечивающего стабильный круговорот товаров и денег.

Большое место в романе занимает цитирование сценариев и слоганов рекламных клипов. Как правило, они основываются на классических образцах, исторических легендах. Тем самым предметы потребления (стиральный порошок «Ариэль», одеколон от Хуго Босс, сигареты «Парламент» и т. п.) возводятся в ранг высших ценностей. Духовные же ценности начинают выполнять подсобную функцию, снижа-ются, опошляются, обесцениваются (сюжет клипа для рекламы авто-мобиля с использованием библейского дискурса, приводимый в произве-дении: «…длинный белый лимузин на фоне храма Христа Спасителя. Его зад-няя дверца открыта, и из нее бьет свет. Из света высовывается сандалия, почти касающаяся асфальта, и рука, лежащая на ручке двери. Лика не видим. Только свет, машина, рука и нога. Слоган: «ХРИСТОС СПАСИТЕЛЬ СОЛИДНЫЙ ГОСПОДЬ ДЛЯ СОЛИДНЫХ ГОСПОД»)1 [16, c. 439].

Морально-этическая и духовная неготовность постсоветского человека к жизни в новой культурной среде, где появляется новая идеология, новые понятия -- понятия свободного рынка, порождает все новые проблемы, с которыми сталкивается главный герой Вавилен Татарский, получивший свое имя от отца -- поклонника Василия Аксенова и В.И.Ленина. Татарский -- собирательный образ «Generation П», представитель поколения семидесятых, которое окружают, с одной стороны, «поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником -- четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего» и, с другой, поколение «новых русских».

Сам Пелевин в одной из виртуальных интернет-конференций отметил, что в его романе «Generation П» героев нет, а есть лишь персонажи и действующие лица, тем самым автор сам изначально подготовил читателя, что что абсолютно положительных, идеальных образов в произведении не будет.