Образ Храма в романе У. Голдинга «Шпиль»

Роман Голдинга «Шпиль» посвящен философскому вопросу о противоречии между субъективным стремлением человека и объективными результатами его деятельности, между намерениями и реальными возможностями.

Многозначителен образ шпиля в романе. Противоречивость смыслового наполнения этого образа нарочито подчеркнута и призвана передать сложное содержание самой жизни. Собор со шпилем сравнивается с кораблем и его мачтой («каменный корабль на мели, лежит на боку»). Здесь есть ассоциация с Англией — морской державой, утратившей свое былое величие. Шпиль — это и необходимость высоких идеалов, которые призрачны, если под ними нет реальной основы.

История человека, его ошибок и заблуждений, радостей и горестей разворачивается в романе "Шпиль" в двух плоскостях, диалектически слившихся в одну: это судьба отца Джослина, решившего изменить облик храма во славу Господа или себя, и судьба самого храма, живущего жизнью Джослина: "За все эти годы, что я шел своим путем, собор стал моей плотью". То, что сейчас современный человек назвал бы реконструкцией храма, для средневекового сознания было вмешательством в жизнь храма. Джослин отчетливо понимает, на какую крайность понуждают его помыслы: "Теперь я поднял руку на самое тело своего храма. Как хирург, я поднес нож к животу, бесчувственному от макового отвара…". Весь сюжет романа - это история борьбы тела Храма и замысла Джослина, одержимого идеей шпиля, это история противостояния человека с самим собой и с миром. Заложенная изначально в идее Храма параллель с Человеком, его телом (традиционная христианская символика церковной архитектуры) приводит в контексте романа к отождествлению Джослина и Собора, синтезу микро- и макрокосма. Заявленный синтез охватывает как духовную, так и телесную стороны жизни отца Джослина и Храма. Схожее растворение Квазимодо в теле собора в "Соборе Парижской Богоматери" В.Гюго: "… он, в конце концов, стал на него похож; он словно врос в здание, превратившись в одну из его составных частей. Он казался не только обитателем собора, но и естественным его содержанием. Это было его жилище, его логово, оболочка". Внутренний конфликт образа Храма заключен в парадоксальной творящей его Идее отца Джослина: Дом Божий разрушается во славу его. Смерть Джослина неизбежна и в то же время дуалистически невозможна (в этом сказывается сень Храма, сакральность его сюжета), ибо, физически умирая, Джослин вонзается в небо шпилем, родившемся из средокрестия его сердца. Небеса не любят, когда человек слишком приближается к нему, мнит себя подобным Богу. В этой связи все более отчетливо высвечивается сопричастность истории отца Джослина истории другого мифического безумца, Икара. И тот, и другой непозволительно высоко вознеслись в небо, нарушив границы двух миров, за что и были, в конечном счете, наказаны.

Сквозь призму идеи о шпиле видятся Джослину окружающие его люди: строители, убийцы и праведники, Гуди, ангел и колдунья, отец Адам, безликий и всеутешающий.

Роковой параллелизм судеб Джослина и Собора, наместника Бога и дома Бога, дополнительно подчеркивает соотнесенность и зависимость Храма и Человека. По признанию в конце романа леди Элисон, тетки Джослина, он получил свой высокий титул настоятеля храма благодаря греховной страсти леди и короля. Истинная вера отца Джослина подвизалась на почве алчности и порока, возможность сотворить волю Господа предстала перед ним плодом одной греховной ночи. И ровно также глава Собора возвеличивается шпилем, воспевающим славу Господу, из-за во многом честолюбивого стремления Джослина совершить чудо и остаться в памяти поколений (нелишне будет вспомнить, что башенки по краям шпиля украшают каменные изваяния настоятеля).

Конфликт, таким образом, переносится из внешней фабулы во внутреннюю плоскость, и становится ясно, почему роман "Шпиль" - роман о Храме, а не о его священнике. Внутренние покои Храма - это душа Джослина, борьба с Храмом - это прежде всего борьба с самим собой, а шпиль, пронзающий и разрушающий, но не разрушивший собор - любовь, настигшая Джослина, при этом уместно будет вспомнить фрейдистские трактовки романа некоторыми исследователями, что подтверждается текстуально: "Но словно для того, чтобы он не забывал о смирении, диаволу была дана власть терзать его всю ночь нелепым и беспросветным кошмаром. Джослину снилось, будто он лежал навзничь в болоте, распятый, и руки его были трансептами, и Пэнголлово царство прилепилось у него под левым боком. Приходили люди, мучили его, осыпали насмешками: Рэчел, Роджер и т.п.»