«Русскобогатинская» литературная критика Горнфельда. Особенности его аналитического метода. Литературная критика выступления Иванова-Разумника.

В 1895 г. статьей «Забытый писатель», посвященной творчеству И. А. Кущевского, дебютировал в журнале «Русское богатство» критик, литературовед, переводчик Аркадий Георгиевич Горнфельд (1867—1941). Ученик А. А. Потебни, он по праву считал себя и учеником Н.К.Михайловского, приветившего его в своем журнале и по сути благословившего на литературно-критическое творчество. При жизни Михайловского Горнфельд принимал участие в отделе библиографии и переводной литepatypы «Русского богатства», рецензировал новые книги по теории словесности, редактировал переводы. В 1904—1918 гг. он оставался членом редколлегии журнала, был помощником В. Г. Короленко по отделу беллетристики и литературной критики. Работа в журнале дала ему профессиональный опыт, сделала его имя популярным в литературной среде. В 1900-е годы его охотно приглашали вести критические отделы в различных газетах («Сын Отечества», «Товарищ», «Наши дни»), где Горнфельд выступал со статьями и рецензиями о русских и зарубежных писателях. В.Г.Короленко назвал Горнфельда основоположником «русскобогатенской критики», а его обширная литературно-критическая продукция пользовалась успехом даже в противоборствующих литературных лагерях. Называя себя «разумным индивидуалистом», Горнфельд понимал, что наследство 1860-х годов требует серьезной «модификации», методология современной критики — несомненного обновления, а новые течения в отечественной литературе — пристального внимания. Однако он был чужд «антиобщественному индивидуализму», «антиисторично» и «бестактно» порывавшему с так называемым прошлым. Горнфельд видел в «ходовой эстетике», как радикально-демократической, так и в модернистской, «беспросветный дилентантизм», а потому постоянно призывал к «научности», к «восхождению к первоисточникам», опоре на «долгий и тяжелый труд», связанный с установлением и оценками фактов. Он искренне полагал, что современная критика требует живого, а не искусственно сплоченного слияния исторической, психологической, «руководящей» и эстетической критик. Опираясь на идеи А. А. Потебни, Горнфельд рассматривал художественное творчество как субъективное стремление литератора выразить в слове не только мир разнообразных явлений жизни, но и свое собственное душевное состояние. Каждое жизненное явление и эмоциональное проявление писателя неисчерпаемы по своей глубине и сложности. Вот почему художественный образ способен выразить их, по Горнфельду, лишь условно. Ведь каждое произведение являет собой более или менее емкий и многозначный символ, способный в процессе художественного восприятия постоянно наполняться новым психологическим содержанием. И зарождение, и восприятие словесно-художественного произведения обусловлены, по мнению критика, прежде всего индивидуальными психологическими особенностями писателя и читателя. Теоретическое обоснование так называемый «психологический» метод Горнфельда в связи с задачами литературной критики получил в статье «О толковании художественных произведений» (1912). Художественный текст, по мысли Горнфельда, как правило, лишен исторически обусловленной «объективной идеи». В результате, как символ, произведение неизменно допускает множество различных, но при этом абсолютно равноправных толкований. Значение же каждого литературно-критического истолкования определяется, по Горнфельду, не степенью его объективной верности, а прежде всего яркостью и содержательностью субъективного толкования критика, способного по-новому интерпретировать текст, глубже помочь читателю понять содержание символа, созданного художником слова, обогатить его новыми психологическими штрихами и оттенками. Задача «истинного критика» — «критика-углубителя» — воспитывать читателя, направлять его не столько к «общественному», сколько к «личному» усовершенствованию. Позже Горнфельд стал называть свой литературно-критический метод «историческим», т. е. учитывающим не только динамику, но и диалектику литературного процесса. Так, он выделял положительное зерно и в «реакции» 1880-х, и в «смуте» 1890-х, и в «распаде» 1900-х годов. При повышенном внимании к форме художественного произведения Горнфельд публично избегал «оголтелых эстетов», сожалел о забвении требования идейности и ставил вопрос о художественной чести и искренности писателя. При огромном уважении к личности и ее естественным культурным потребностям и запросам, он постоянно напоминал о долге художника перед своим народом и отечеством. «До последних своих дней, — вспоминал А. Р. Палей, — Горнфельд активно работал в советской печати, помещал в газетах и журналах критические и литературоведческие статьи; выпустил ряд книг. Широкое и разностороннее образование, прекрасное знание иностранных языков позволяли ему исследовать творчество не только русских, но и иностранных писателей»1.

Традиции демократической критики 1890-х годов были подхвачены и продолжены в 1900-е годы. Характерным представителем так называемого «неонародничества» был Иванов-Разумник (псевдоним Разумника Васильевича Иванова; 1878—1946), убежденно и настойчиво проводивший в своих работах идеи А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Н.К.Михайловского. Широкую известность принесла ему двухтомная «История русской общественной мысли», впервые опубликованная в 1906 г. и в течение 12 лет дополнявшаяся автором при переизданиях. Книга является уникальной по своеобразию и ясности изложенных в ней мыслей, по масштабу нарисованной картины великого века отечественной литературы. Последующие книги: «О смысле жизни» (1908), «Об интеллигенции», «Литература и общественность» (обе 1910), «Творчество и критика» (1912) — упрочили репутацию Иванова-Разумника как одного из авторитетнейших публицистов и литературных критиков эпохи. В своих работах Иванов-Разумник отстаивал принципы литературной критики, ставящей своей задачей, в противовес критике социологической, изучение «философии» автора, «пафоса» его творчества. Основополагающими в собственной творческой деятельности он считал главные заветы «русского социализма» — начала индивидуализма и антимещанства, двуединый критерий «блага реальной личности и блага народа». Он утверждал «личность» как высший, внеклассовый идеал, а марксизм считал учением, препятствующим свободе личности. Историю общественной мысли в России он убежденно рассматривал как борьбу внесословной интеллигенции, выступающей в защиту личности, с «этическим мещанством», под которым понимал противоречащие индивидуализму общественные и литературные течения, в том числе и идеи марксистов. В своих критических пристрастиях Иванов-Разумник эволюционировал от традиционного реализма к «новому» искусству, к признанию, а впоследствии и к апологетике символистской поэзии. Он был одним из первых ценителей и пропагандистов творчества М. М. Пришвина, Е. И. Замятина, А. М. Ремизова, всех «новокрестьянских» поэтов. В 1912—1914 гг. Иванов-Разумник становится ведущим критиком и фактическим руководителем литературного отдела журнала «Заветы», где пытался объединить лучших писателей вне зависимости от их эстетических пристрастий. В годы первой мировой войны Иванов-Разумник приходит к обоснованию идейно-максималистской позиции «скифства» — своеобразного «почвенничества» с революционным уклоном: он был главным инициатором издания альманаха «Скифы» (1917), ему же принадлежит решающая роль в оформлении «скифского» идейного объединения, в которое входили А. Белый, А. А. Блок, Н.А.Клюев, С.А.Есенин и др. Трагически сложилась послереволюционная жизненная и творческая судьба Иванова-Разумника. За «советский» период своей жизни он успел сделать очень многое в изучении творчества Блока и А. Белого, Салтыкова-Щедрина, Пришвина. Всегда сторонясь политики, Иванов-Разумник был осужден большевиками по «делу об идейно-организационном центре народничества». Последовали неоднократные тюрьмы и ссылки. В конце концов, Иванов-Разумник, всегда относившийся к возможной эмиграции как к неискупимому греху, оказался в немецком лагере, естественно, не по своей воле. Результатом наблюдений над жизнью и историей русской литературы послереволюционного периода стали две его замечательные книги — «Писательские судьбы» (1951) и «Тюрьмы и ссылки» (1953). Свое последнее пристанище он обрел на мюнхенском кладбище.