Экзистенциальные мотивы в произведении Л.Н. Андреева «Жизнь Василия Фивейского».

«Жизнь Василия Фивейского» (1903). Над повестью «Жизнь Василия Фивейского» Андреев работал более двух лет (окончательная редакция датирована 19 ноября 1903 года). Замысел возник с подачи Горького, который рассказал Андрееву содержание «Исповеди» священника Александра Аполлова, путём долгих раздумий пришедшего к отрицанию религии. Истоком отрицания стало понимание того, что “православная религия, которая не руководит жизнью человека, есть не религия, а обман”, “не хлеб, а камень”». Андреев загорелся идеей: «Я напишу о попе, увидишь! Это, брат, я хорошо напишу! Завтра еду домой и начинаю! Даже первая фраза есть: “Среди людей он был одинок, ибо соприкасался великой тайне…». В начале 1902 года Андреев пишет Н.К. Михайловскому о том, что рассказ «Отец Василий»

написан, но он недоволен исполнением задуманного. Работа была продолжена, не один раз менялось название произведения: «Жизнь отца Василия Чагина», «Три жизни», «Жизнь Василия Предтеченского», и только в ноябре 1903 года Андреев завершил работу над повестью.

Внутренняя жизнь человека, определяющая его отношения с окружающим миром, становится предметом изучения Л.Н. Андреева в данной повести. Композиционно произведение можно разбить на несколько эпизодов:

• Жизнь отца Василия до сорока лет.
• Смерть сына - начало духовного кризиса.
• Ожидание «нового Васи» - отчаянная попытка вернуть утраченную веру.
• Рождение Идиота. Усиление страданий и сомнений.
• Постижение людских страданий. Смерть попадьи. Осознание Фивейским своей избранности.
• Попытка повторить чудо Христа. Смерть.

Вся жизнь о. Василия Фивейского – череда невыносимых для человека испытаний, за которой не стоит ничего, кроме случайного стечения обстоятельств, которые происходят вне зависимости от человеческой воли (идея абсурда человеческой жизни). «Над всей жизнью Василия Фивейского тяготел суровый и загадочный рок. Точно проклятый неведомым проклятием, он с юности нес тяжелое бремя печали, болезней и горя, и никогда не заживали на сердце его кровоточащие раны. Среди людей он был одинок, словно планета среди планет, и особенный, казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое прозрачное облако». Андреев кратко представляет читателю биографию отца Василия, подчеркивая в ней типичность: «Сын покорного и терпеливого отца, захолустного священника», поэтому так мало уделяет внимания описанию духовного становления героя. Первоначально Василий приходит к вере в Бога через утверждение счастья в личной жизни: «И когда он сделался священником, женился на хорошей девушке и родил от нее сына и дочь, то подумал, что все у него стало хорошо и прочно, как у людей, и пребудет таким навсегда. И благословил бога, так как верил в него торжественно и просто: как иерей и как человек с незлобивой душою».

Начало духовного кризиса приходится на тот момент, когда счастливая семейная жизнь пошатнулась: «И случилось это на седьмой год его благополучия, в знойный июльский полдень: пошли деревенские ребята купаться, и с ними сын о. Василия, тоже Василий и такой же, как он, черненький и тихонький. И утонул Василий». Писатель не использует красочных метафор и эпитетов, а просто констатирует факт, но в этой равнодушной фразе заключено у Андреева столько человеческой боли и страдания, рухнувшую жизнь целой семьи. После смерти сына молодая попадья, пытаясь заглушить боль потери, начинает пить: «Когда о. Василий в первый раз увидал пьяную жену и по мятежно-взволнованному, горько-радостному лицу ее понял, что это навсегда, - он весь сжался и захохотал тихим, бессмысленным хохотком, потирая сухие, горячие руки. Он долго

смеялся и долго потирал руки; крепился, пытался удержать неуместный смех и, отвернувшись в сторону от горько плачущей жены, фыркал исподтишка, как школьник. Но потом он сразу стал серьезен, и челюсти его замкнулись, как железные: ни слова утешения не мог он сказать метавшейся попадье, ни слова ласки не мог сказать ей». Именно в этом эпизоде ярко проявляется поэтика экспрессионизма: накал чувств и внутренних переживаний, которые впоследствии отец Василий способен будет спрятать под холодностью, вырываются наружу и выливаются в хохот или «неуместный смех», делающий его похожим на сумасшедшего. Эмоции настолько захватывают его, что он не способен справиться с собой. Для наилучшего контраста Андреев противопоставляет друг другу разные эмоциональные состояния: в горе принято плакать, в радости – смеяться. Происходит синтез реального и иррационального, конкретно-осязаемого и напряженно-экспрессивного, что в произведении «Жизнь Василия Фивейского» подчеркивает внутренний надрыв героя.

Отец Василий череду жизненных неурядиц воспринимает, как испытание истинности его веры в Бога: «…поднял глаза кверху, - они были маленькие, ввалившиеся, черные, как уголь, и ярким светом горел в них отразившийся небесный пламень, - приложил руки к груди и хотел что-то сказать. Дрогнули, но не подались сомкнутые железные челюсти: скрипнув зубами, поп с силою развел их, - и с этим движением уст его, похожим на судорожную зевоту, прозвучали громкие, отчетливые слова: Я – верю». С этого момента история отца Василия тесно переплетается с библейской историей Иова. Андреев прямо отсылает читателя к древнему сюжету: «Дьякон укоризненно покачивал головой и рассказывал про многострадального Иова: как бог любил его и отдал сатане на испытание, а потом сторицею вознаградил за все муки». Иов – угодный богу, богатый человек, счастливо живущий со своей семьей. Сатана сомневается в его бескорыстности и Господь разрешает ему «проверить» Иова. Сатана забирает у Иова все его богатство и его детей, но Иов лишь произносит: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; …да будет имя Господне благословенно!» Затем, сатана насылает на Иова проказу, но и это испытание Иов смиренно принимает. Он стойко переносит выпавшие на его долю испытания: «во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге». Отец Василий – сельский поп, которого преследуют несчастья, однако он продолжает свое служение Богу и со временем, все внимательнее выполняет свою «работу». И каждый раз, как только отец Василий сталкивается с жизненным препятствием, способным подорвать его веру, он произносит: «Я верую!»

Если рассматривать повесть «Жизнь Василия Фивейского» с точки зрения житийного жанра, написанного в явно пародическом ключе (автор пытается соблюсти композицию: вступление, где представлено благочестия родителей, основная часть – жизнь Василия Фивейского. Отсутствует лишь идея чудес совершаемых святым, воскрешение на удалось), то взгляды отца Василия постоянно находятся в противопоставлении с действиями его жены – Насти. Она «хорошая девушка», верная жена своему мужу, мать, потерявшая первенца.

Связав свою жизнь с о. Василием Фивейским, она подвергается все тем же испытаниям, что и ее муж. В отличие от него, не ощущая высшей истины, непоколебимой веры в Бога, Настя не может выстоять перед ударами судьбы. Спасение от своих бед, она пытается найти в алкоголе, «в каждой рюмке черпая острую тоску и жгучее воспоминание о погибшем сыне». Именно она делает попытку вернуть жизнь (свою, мужа и семьи) в нормальное русло через обретение «нового Васи»: «…у жены его явилась безумная мысль: родить нового сына, и в нем воскреснет безвременно погибший. Воскреснет его милая улыбка, воскреснут его глаза, сияющие тихим светом, и тихая, разумная речь его <…>…в яростной жажде материнства рвала на себе одежды, бесстыдно обнажаясь вся, жгучая и страшная, как вакханка, трогательная и жалкая, как мать, тоскующая о сыне. - Не хочешь? Так вот же перед Богом говорю тебе: на улицу пойду! Голая пойду! К первому мужчине на шею брошусь. Отдай мне Васю, проклятый!». С одной стороны, одержимая страданием женщина, суеверно верит в возрождение сыны (языческое начало). С другой - уступку «целомудренного» попа языческому началу в акте зачатия ребенка можно трактовать, как стремление получить божественный знак о прощении. В то же время, это единственный случай, когда можно сказать, что поп не прошел выпавшее на его долю испытание.

Все это приводит к рождению ребенка-идиота: «Была у него большая голова и тоненькие ножки и что-то странно-тупое и бессмысленное в неподвижном взгляде округлых глаз. Три года провели поп и попадья в страхе, сомнениях и надежде, и через три года ясно стало, что новый Вася родился идиотом». Здесь имеет место траги-пародийный вариант «воскрешения». Идиот – литературный двойник Васи, первенца попа. Его образ, тем не менее, вполне ясно представлен. Василий – символ благополучной жизни, когда все «хорошо и прочно», образ жизни, благодаря которому о. Василий «благословляет Бога». Кроме того, в воспоминаниях попадьи и его мужа, он олицетворяет собой гармоничный разум. Идиот – воплощенное страдание, но не только семьи о. Василия, но и всех людей в целом, который становится символом, грядущей катастрофы, воплотившей вселенское безумие, «голодное ожидание какой-то страшной беды, каких-то неведомых ужасов». Для язычницы-попадьи он является живым воплощением всего ужасного, что только есть на свете, и в отличие от о. Василия, которого от дьявола защищает его вера в Христа, идиот пугает ее нечеловеческим страхом. Воскресший Вася должен был сплотить семью вокруг себя, как нечто светлое, божественное. Идиот же – воплощение страданий, жестокости, дьявольщины. Он провоцирует окружающих на подражание, искушает, подталкивает к нечеловеческим поступкам. «Настя! Зачем ты делаешь это?» – сурово, но спокойно спросил о. Василий. – «Что?» – «Мать видела тебя перед зеркалом. Зачем ты делаешь? Ведь он больной» – «Нет, он не больной. Он дерет меня за волосы» – «Зачем же ты делаешь, как он? Разве тебе нравится лицо, как у него?» …– «Нет». – «А зачем же вы о нем думаете? Я бы его убила»

Сюжетный ход повести по замыслу Андреева:

Схема представляет собой философско-психологический комментарий к жизни героя. Начинает схему слово «рок». Всё, что происходит в жизни героя, подвластно ему. Он - исходная точка всех несчастий самого отца Василия и тех людей, с которыми сводит его судьба. С момента рождения Идиота каждый последующий этап жизни отца Василия венчает слово «Идиот». Идиот подобен року, власть обоих безгранична. «Господство над домом» Идиота - это власть безумия над миром, над человечеством.

Появление ребенка-идиота усугубляет отношения Насти с Богом, она не способна нести подобную ношу. Однако Андреев констатирует факт, что таковы в основе своей отношения человека с Богом. Показательно, что данную мысль в повести озвучивает Настя, для которой Бог – «невидимый и беспощадный, кто требовал неустанных жертв». В этот момент Василий впервые усомнился в милосердии Бога и в сознании возникает идея бунта: «Бедная, бедная. Все бедные. Все плачут. И нет помощи! О-о-о!.. - И ты терпишь это! Терпишь! Так вот же... Каждый страдающий человек был палачом для него, бессильного служителя всемогущего бога, - и было

палачей столько, сколько людей, и было кнутов столько, сколько доверчивых и ожидающих взоров». Открывшаяся взору отца Василия картина всечеловеческого несчастья иллюстрируется и безнаказанностью порока: «И рассказал, как десять лет назад он изнасиловал в лесу подростка-девочку и дал ей, плачущей, три копейки; а потом ему жаль стало своих денег, и он удушил ее и закопал. Так ее и не нашли<…>На земле - ад, в небе - ад. Где же твой рай? Будь ты червь, я раздавил бы тебя ногой, - но ведь ты человек! Человек! Или червь? Да кто же ты, говори! - кричал поп, и волосы его качались, как от ветра. - Где же твой бог? Зачем оставил он тебя?» Осознав это, Василий хочет снять с себя сан, его бунт – есть бунт личного переживания собственной неспособности осознать ту божественную истину, которая могла бы оправдать любые несправедливости окружающего мира. Но на его долю выпадает еще одно испытание: страшная смерть попадьи в пожаре, он воспринимает это, как кару Господа и еще усерднее принимается за очищение души своей и укрепления веры: «зажил отец Василий столь же таинственною жизнью духа, отрекшегося от плоти. Он чистым хотел быть для великого подвига и еще неведомой великой жертвы - и все дни и ночи его стали одною непрерывною молитвою, одним безглагольным излиянием. Со смерти попадьи он наложил на себя строгий пост: не пил чаю, не вкушал мясного и рыбного и в дни постные, в среду и пятницу, питался одним хлебом, размоченным в воде».

С самого начала произведения автор подчеркивает одиночество героя: «Среди людей он был одинок, словно планета среди планет»; «Среди людей, их дел и разговоров о. Василий был так видимо обособлен, так непостижимо чужд всему, как если бы он не был человеком, а только движущейся оболочкою его», «Все долгие зимние вечера о. Василий проводил вдвоем с идиотом, как в одну скорлупу заключенный вместе с ним в белую клетку сосновых стен и потолка». Андреев подчеркивает замкнутость попа, но акцентирует внимание читателя на том, что он способен испытывать индивидуальное переживание, которое отдаляет отца Василия от общепринятого представления о том, как верить, открывает перед ним картину общечеловеческой трагедии, чужого горя и чужого смирения. «До сих пор было так: существовала крохотная земля, и на ней жил один огромный о. Василий со своим огромным горем и огромными сомнениями, – а других людей как будто не жило совсем. Теперь же земля выросла, стала необъятною и вся заселилась людьми, подобными о. Василию. Их было множество, и каждый из них по-своему жил, по-своему страдал, по-своему надеялся и сомневался». От этого любовь к Богу лишь увеличивается, именно в это время начинает чувствовать недоступную человеческому разуму религиозную истину, открывавшуюся лишь пророкам и избранным. Истинная вера, любовь к Богу не терпит компромисса («Бранд»), поэтому Василий изначально разобщен с обществом. Однако, осознав свою избранность, он хочет помочь односельчанам жить иначе, помочь иначе воспринимать Бога, поэтому предпринимает чудовищную попытку совершить божественное чудо – оживить мертвеца. Тем не менее в исследовательской литературе часто встречается мнение, что Василий Фивейский - гордец, решивший поставить себя на место Бога. Сам же Андреев видел главную идею повести в том, что «не

философствующий, не богословствующий, а искренно, горячо верующий человек не может представить Бога иначе, как бога-любовь, бога-справедливость, мудрость и чудо» по своему замыслу, история определяется столкновением искренней веры о. Василия (то есть смысла мира) с бессмысленностью и жесткостью внешней реальности. Для о. Василия существование Бога вообще не ставится под вопрос, так же как непоколебима его простая вера. Он, действительно, не стремиться занять место бога, поэтому всех призывает (в последней главе): «Молись!», «Его проси! Его проси!», «Ты! Проси его! Проси!».

Интересен и тот факт, что отец Василий живет наедине с идиотом, который в повести является воплощением дьявольского начала (в житии святому приходится преодолевать искушения бесов). Это свидетельствует о том, что герой находится в ситуации искушения и с честью выходит из неё, не утратив веры. В момент чтения о. Василием Библии, полностью углубившись мыслями в Священное писание, и переживая момент религиозного экстаза, идиот взрывает тишину тем самым сатанинским смехом, предчувствие которого внушало Фивейскому ужас. «Зрячим, – Вася, зрячим!» – грозно крикнул поп и, сорвавшись с места, быстро заходил по комнате. Потом остановился посреди ее и возопил: «Верую, господи! Верую!» И тихо стало».

В финале произведения вера Фивейского становится непоколебимой, его богоизбранность ощущается и прихожанами, толпами стекающимися к церкви, в ожидании свершения чего-то великого. И здесь происходит столь ожидаемое, столь неожиданное и столь неизбежное событие, вокруг которого как будто сконцентрировалась вся жизнь Василия Фивейского. «…Поднял повелительно правую руку и торопливо сказал разлагающемуся телу: «Тебе говорю, встань!» Было смятение, и шум, и вопли, и крики смертельного испуга. В паническом страхе люди бросились к дверям и превратились в стадо…». Проблема заключается в том, что Иисус воскресил Лазаря, а о. Василию это не удалось. Мало того, эта сцена завершается, как всегда, постоянным лейтмотивом «неподвижной маски идиота». Смысл этой сцены - полное поражение о. Василия, которое означает и исчезновение его веры, и исчезновение его самого из этого мира, в котором в конечном итоге остается один идиот. И в этот момент вновь возникает идея бунта: «Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость - чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха! Все одним тобою, все для тебя. Один ты! Ну, явись же - я жду!».

Но именно в этих воплях священнослужителя выражена суть человеческого бытия - право на бунт против зла и стремление искоренить его, только таким путем человек может сохранить чувство собственного достоинства. Вера в собственную избранность - это вызов року и попытка преодолеть безумие мира, способ духовного самоутверждения и поиск смысла жизни. Однако, обладая задатками свободного человека, Фивейский не может не нести в себе последствий духовного рабства, пришедшего из опыта предков и собственной сорокалетней жизни. Поэтому способ, который он избирает для реализации своих бунтарских замыслов, - свершение чуда «избранником» - архаичен и обречён на провал.

Несмотря на трагический конец, повесть Андреева, как и многие другие его произведения, не даёт оснований для вывода о полном пессимизме автора. Всесилие рока касается только физической оболочки человека, обречённого на смерть, но дух его свободен, и никто не в состоянии остановить его духовных исканий. Зародившееся сомнение в любви идеальной - к Богу - приводит героя к реальной любви - к человеку. Ранее существовавшая между отцом Василием и другими людьми пропасть преодолевается, к священнику наконец-то приходит понимание людских страданий. Его потрясают своей простотой и правдой откровения прихожан на исповеди; жалость, сострадание к грешным людям и отчаяние от понимания собственного бессилия помочь им толкают его на бунт против Бога.