Мифология вне времени - «Иосиф и его братья» Томаса Манна.

Томас Манн

Тетралогия «Иосиф и его братья» (1933—1943) состоит из самостоятельных романов «История Иакона», «Юность Иосифа», «Иосиф в Египте» и «Иосиф-кормилец». Кроме того, этим романам предшествует предисловие автора «Адский путь», излагающее кратко историко-мифологические и философские концепции книги. Романы об Иосифе создавались на протяжении многих лет. Первый роман был задуман и начат непосредственно после «Волшебной горы», в 1926 году, когда, как писал Т. Манн, «послевоенные беды Германии достигли наибольшей напряженности» (XII, 471). Роман «Иосиф-кормилец» закончен в 1943 году в разгар второй мировой войны. Т. М. анн обратился к истории Иосифа Прекрасного, рассказанной в Библии, в книге бытия. Юноша Иосиф, сын Иакова — древнееврейского «короля овечьих отар» (то есть владельца богатого стада) «из лона Авраамова», вызвал зависть своих старших братьев. Они бросили его в глубокий колодец. Проезжие торговцы спасли мальчика и продали его богатому египетскому вельможе Потифару. Иосиф сумел заслужить дружбу Потифара и стал его управляющим. Жена Потифара влюбилась в прекрасного чужеземца, но, будучи отвергнута, оклеветала Иосифа и добилась его заточения в крепость. Иосиф спасается и на этот раз. Случай сводит его с юным египетским фараоном. Иосиф становится всесильным министром, и в трудные годы спасает Египет от голода и болезней. Этот библейский сюжет Т. Манн оставляет без изменения. Однако автор в своей книге далек от узкобиблейской направленности. История Иосифа для него — «символический образ человечества». Источник

книги не еврейская мифология, а «вавилонская, египетская, греческая... такой пестрый клубок, что читатель, полагавший до сих пор, что он держит в руках книгу библейских легенд о народе Иуды, вряд ли вспомнит об этом» (V, 444). Манн хочет рассказать не о библейской мудрости, а о реальной народной мудрости, о психологическом смысле множества древних легенд, песен, мифических и полумифических сказаний. «Разрабатывая сюжет, — говорит автор, — я мог надеяться, что сумею извлечь из него нечто нужное людям, какое-то внутреннее содержание» (V, 444). Создание «Иосифа» стало для Манна и чисто художественной проблемой, «дерзкой игрой»: «Дух священен, игра — прекрасна, а играющий дух — это поэзия» (V, 445). «Дерзкая игра» Т. Манна в «Иосифе» — это стремление дать живописный, иллюзорно-пластический мир древности, пустить «в ход все средства языка, психологизации, драматизации, чтобы добиться впечатления реальности и достоверности происходящего...» (V, 445). Ради достижения этой живописности, ради достижения иллюзии «самой жизни» Т. Манн, подобно Флоберу, в 1930 году посещает Палестину и Египет.

Сразу же заметим, что воспроизведение «иллюзии жизни» для Т. Манна в этом романе не главная задача, Если «Волшебная гора» — роман гармонической уравновешенности, сочетания «жизни и анализа, характеров и мысли», то в «Иосифе» явно нарушено это равновесие, преобладает чисто отвлеченный анализ, не всегда органически связанная с характерами мысль. Это роман-притча, хотя в отдельных эпизодах нас поражают полнота, захватывающие перспективы, органическая пластика жизни. Эта философская направленность книги и есть играющий «дух», в нем ее подлинная поэзия.

Отвлеченность романа не случайна. Она обусловлена и установкой автора и сущностью философии романа. Для Т. Манна в этой книге в высшей степени характерно стремление проникнуть через хаос и; страдания современного ему исторического момента к первозданным законам человеческого существования. Только зная эти законы, можно, по Манну, построить разумную жизнь, только они — опора измученного человечества. Историческое, конкретное, казалось Т. Манну в трагические дни кризиса пугающим, раздражающим, логичным. Он писал: «по-видимому, существует какая-то закономерность в том, что в известном возрасте начинаешь постепенно терять вкус ко всему чисто индивидуальному и частному, к отдельным конкретным случаям... то есть к житейскому и повседневному... Вместо этого на передний план выходит интерес к типическому, вечно-человеческому» (XII, 449). Типическое для него — это нечто устойчивое в потоке социального и исторического бытия, «вечно повторяющееся, вневременное, мифологическое» и — еще определеннее — «издревле заданная форма» характеров и некоторых стереотипных ситуаций человеческих судеб.

Характернейшей особенностью композиции

«Иосифа» является принцип «стяжения времени». Действие романа совершается во многих эпохах и вместе с тем всегда имеет значение настоящего. Критика воссоздает в тетралогии диапазон времени от легендарного сотворения мира до XX века. Однако Манну не удается найти равновесия и полного взаимопереплетения библейеких, исторических и современных деталей. Библейские времена и современность — это всего лишь глубинные оттенки повествования. Читатель может воспринимать тетралогию только как исторический роман о Египте. Писатель же «стягивает» воедино и различные египетские эпохи, события XX и XIV веков до нашей эры, времена Иакова и Рахили и эпоху Аменхотепа IV, период расцвета Вавилона и время распространения монотеистических ересей более поздних веков. Подобная концепция является грандиозным художественным новаторством Т. Манна. Она подсказана современными ему психологическими теориями — работами Кереньи и Юнга. Отбрасывая общую фрейдистскую направленность их трудов, Т. Манн сумел извлечь новые детерминистические аспекты в изучении человека, новую полноту, а значит, и новые художественные грани.

Т, Манн писал Кереньи: «Вы, конечно, найдете следы ваших работ в романе. И это не только мифы об Анубе, Гермесе, о рождении Афродиты в психологической интерпретации. Это мотив «стяжения времени» (X, 734). Т. Манн опирался и на книгу К. Г. Юнга «Психологические типы», на его концепцию архетипов: «...архетипы... представляют осадок психологического функционирования ряда предков, то есть собранные тысячами повторении и сгущенные в типы опыты органического бытия вообще... Этот архетип является, если выразиться по Канту, как бы ноуменом образа, который интуиция воспринимает и проявляет в восприятии»1. Но если для Юнга архетипы, скорее, биологические типы, то для Манна они разновидности духовной организации, связанной в конце концов, с общественной судьбой человечества.

«Стяжение времени» обусловливает необычайно сложный, виртуозный стиль романа. Аллегорическая многозначность стиля «Волшебной горы» превращается в нечто принципиально новое.

Красота романа, конечно, заключается не только в верности исторических картин. Он прекрасен особой «новаторской красотой». Изобретательна и оригинальна иллюстративность романа, в «формулах» и абстракции много поучительного, неожиданного. Образы-символы всегда многокрасочны и обманчиво-рельефны. В романе свободное смешение времен, причудливое смешение пространств, причудливая система аналогий. Глубоко оригинален этот мир вне времени и пространства, существующий всегда и никогда, в любом уголке вселенной и нигде. Полон загадок Иосиф, юный израильтянин, в глазах и облике которого вдруг воскресают Адонис и Озирис, Ганимед и Гермес, образ пластичный и изменчивый как дуновение ветра, но всегда прекрасный в своей первооснове. Т. Манн доказывает, что роман-миф, роман-притча может служить орудием борьбы против реакции и декаданса и, возможно, даже наиболее острым орудием. Интерес Т. Манна к мифу неслучаен. В мифе, в первоосновах он ищет «убежище, утешение, устойчивость, символ постоянства» (XII, 469). Эту выработанную человечеством духовную устойчивость он противопоставляет прежде всего фашистской идеологии, пресловутому «Мифу XX века» фашистского идеолога Розенберга. Миф об Иосифе — «это захваченное в бою оружие, которое разворачивают и наводят на врага», это «гуманизация мифа». «Гуманизация мифа» — это чуткое авторское опровержение розенбертовской фальшивки. Этой нечто более сложное: спор с модернистской интерпретацией мифа у Фрейда, с мифологической школой крупнейших буржуазных специалистов К. Кереньи и К. Юнга (об этом см. ниже). Т. Манн предлагает и собственную концепцию мифа и собственное понимание законов духовного развития человечества.

Построение романа при всей простоте сюжета отличается замысловатой сложностью, восходящей к философскому его содержанию. Один из принципов композиции — концентричность. Так, сама философия преподносится дважды: сначала во вступлении, затем в ткани романа, иллюстративно, в символической судьбе Иосифа.

Т. Манн «опускает свой исследовательский лот» в глубины истории, вплоть до предысторической тьмы. Он обращается к библейскому времени, к миру пастухов, неусложненных естественных желаний. Авраам, Исаак и Иаков — предки Иосифа — живут в странном нерасчлененном единстве с природой. Они часть общего, они ни в чем не противопоставляют себя окружению, их «я» почти полностью отсутствует. Судьбы их похожи, они идут навстречу течению жизни, доверяя ей, не делая никакой попытки воздействовать на порядок вещей своим «я». В их психике тоже очень явен элемент недифференцированности, нерасчлененности. Иаков рассматривает себя и отца как единое существо. Словно какое-то одно существо переживает и будет переживать повторяющиеся ситуации. И Иаков и Исаак знали горе несчастной любви и плен. У Иакова есть главный домашний слуга Елизар. Слуга с таким же именем, судьбой и характером был и у Исаака и у Авраама. И младший Елизар странным образом рассказывает о делах отца и деда в первом лице.

Но не только от своих близких и предшественников не могут себя духовно отделить эти люди. Они мыслят себя единым целым и с неодушевленным миром. Древние израильтяне то ли в себе видят зеркальное отражение месяца на небе, то ли в нем свое повторение, свою судьбу. И если месяц затягивался тучами, они считали себя больными. Эти люди обладали даром провидения. Это и понятно; если долгие годы был в плену в рабстве Исаак, то его сын Иаков знал, что его участь такая же, и спокойно принимал ее. Израильтяне издревле стремились узнать тайну неба, устремляли взгляд в звездный простор, стремились открыть для себя божество. В этом они подобны неживой природе — горным вершинам. В древности люди жили так повсюду. Т. Манн пишет, что в Вавилоне строилась знаменитая башня, а «в стране, о которой ни Иосиф, ни его учитель не имели никакого представления, в центральной Америке, индейцы имели свою башню...» (III, 30). Все это отражало страстное желание «приблизиться к своим любимым созвездиям» (III, 30). Да и вся неживая природа, видимо, подчинялась этому закону повторения, жила, имея перед собой прецедент. Народные предания рассказывали о всемирном потопе, затем (Т. Манн привлекает геологические данные) погиб материк Гондвана, позднее исчезла в море Атлантида. Иаков знал об этом, считал это совершенно неизбежным проявлением власти прецедента, повторения. Наконец, эти благостные пастухи не отделяли себя и от бога, считали себя едиными и с ним, частицей сверхчеловеческой стихии: «Авраам был не только орудием бога, но и в известной степени богом... Сила его собственной души в иные моменты была едва ли отличима от бога» (XI, 512).