Духовная и натурфилософская ода в творчестве М.В.Ломоносова. “Письмо о пользе Стекла”..

Натур(природа)философская(размышление) ода — изобретение Ломоносова. Для него НФ(натурфилософская ода) — идеальная поэзия: научное содержание облечено в поэтическую форму( поэзия для Л. - побочный вид деятельности, форма, в которую обликать свои научные идеи).

НФ можно назвать чем-то средним между поэтической риторикой и лирикой: именно в них появляется лирическое я, т. е. оттенок субъективного переживания мира,тогда как в торжественной оде есть только автор и адресат, выражение коллективной «идеи», «точки зрения» Но, тем не менее, лир. герой до конца не раскрывается.

В некоторых отношениях Ломоносовская духовная ода отчасти близка оде торжественной. Духовная ода не противостоит оде панегирической: она тоже направлена на выявление глубинных начал бытия Вселенной, на обнаружение их благодатного источника.«Утреннее размышление о Божием величестве». Но, все же, это восторг другого порядка и рода — не перед Империей, но перед величием Творца, присутствие которого так ощутимо в жизни мироздания, и, может быть, еще сильнее и удивительнее — в личности отдельного человека. Это величие для М.В. Ломоносова очевиднее и бесспорнее идеальности Империи. Бог не требует комплиментарности, посему духовные оды трезвее и резче, в них не найти налета идеализированности и утопизма. Кроме того, духовная ода в самой незначительной мере связана с придворной панегирической культурой, от которой одаторжественная, как известно, неотделима. Она в несоизмеримо большей степениобращена к внутренней жизни человека, нежели к социальной его активности.Этим, кстати, обуславливается особый лиризм духовной оды.интимным содержанием торжественной оды оказывается её социально-историософская проблематика.В духовной же оде речь идет как раз об интимных сторонах жизни, недаром прижелании в них можно обнаружить автобиографические мотивы. Впрочем, «личные» темы ломоносовских духовных од правильнее было бы интерпретироватьне как выражение в слове собственных неповторимых переживаний, но как размышление над внутренними событиями человеческого бытия вообще. Главное вних — это проблемы: греха и добродетели, гонений и воздаяния, справедливости, возмездия, милости. Смысл жизни и согревающая эту жизнь Божественнаялюбовь — вот что наиболее важно для поэта. Последняя особо ощутима в парафрастических духовных одах, то есть в стихотворных переложениях псалмов,составляющих своего рода стержень духовной оды в целом. Впрочем, все духовные оды — вне зависимости от модификаций — обращены к Богу; в них проблемы рассматриваются строго под углом зрения Божественного присутствияв мире и человеческих попыток его прочувствовать и осознать.

Соразмерность духовных од усиливается и их строфичностью: единообразие определяющего текстовую структуру композиционного принципа способствует смягчению количественных различий и усиливает ощущение соотносимости объема духовных од. Данные оды близки друг другу своей проблематикой — имею в виду не вопросы духовной жизни вообще; то, что они непременно присутствуют во всех духовных одах, говорит лишь о их соответствии собственному жанру и, естественно, не свидетельствует ни о каких требующих отдельного разговора перекличках между отдельными произведениями. Нет, речь идет о близости несколько иного сорта: Ломоносовские духовные оды обнаруживают серьезную философскую нагруженность, причем это относится не только к собственно философским одам («Утреннему…» и «Вечернему размышлению…») — философичность их содержания сама собой разумеется, но и к одам парафрастическим, а они могут и не быть столь философски насыщенными: общие проблемы бытия являются предметом переживания и осмысления далеко не во всех псалмах. М.В. Ломоносов же проявляет особую заинтересованность как раз в псалмах такого типа, в тех, в которые «вплетаются и размышления»7, таким, например, как псалмы 14 или 143, или же 103. П. Идея торжества добра, значительно усиливается и заключающими раздел духовных од стихотворениями — «Утренним…» и «Вечерним размышлением…».

Письмо о пользе Стекла:
Смысл послания вполне прозрачен: науки служат на пользу общества и государства; стекло несет добро людям; Шувалов — меценат, ходатайствующий перед императрицей о продвижении научных идей Ломоносова, за что последний ему благодарен. Настоящее издание адресовано читателю «медленному», задающемуся вопросами после каждой прочитанной строки: «Почему Стекло, а не минералы? Почему счастье «лживое», а не слепое? При чем тут Блаженный Августин (да еще и Вечерний), Клеанты и Коперники?..».

Адресат послания: Прозорливый Шувалов в уроженце Холмогор угадал великого человека: счастливый поэт нашел в вельможе истинный патриотизм, обширные сведения, вкус образованный и, что всего лучше, — благородную, деятельную душу!

За Ломоносовской строкой о том, что «ниже» или «выше» — минералыили стекло, стоят годы учебы и тяжелой практики в Саксонии и многолетние научные исследования на родине. Ученый-поэт знал толк в минералах,но ко времени написания этих строк его научным вниманием завладели«цветные смальты». Фраза «в защиту» стекла отчасти отражает полемику«двух Ломоносовых»: Ломоносова 1740-х годов, знающего о минералахпочти все, и Ломоносова 1750-х годов, увлекшегося новым стекольным делом, которое нуждалось в обосновании и популяризации.

Отметим также, что, хорошо разбираясь в свойствах и минералов, и стекла, Ломоносов конструирует иерархию вещей: стекло не ниже минералов (!). Принцип иерархичности пронизывает все уровни русской культуры XVIII века.

Наряду с обозначением жанра произведения (письмо) и главного предмета изображения (Стекло) в заглавие своего сочинения Ломоносов поместил слово, задавшее основной пафос повествованию и раскрывающее основную идею текста. Значимость этого слова трудно переоценить: польза — это одно из базовых понятий культурной парадигмы XVIII века. Польза/полезность становятся универсальным критерием оценки жизненных явлений, будь то человек, который рассматривается с точки зрения его «полезности» в государственной машине, или поэзия, которая полезна или бесполезна для воспитания полезного члена общества.

В сюжете «Письма» Ломоносов пытается балансировать между пользой и красотой, между практической сферой применения стекла и эстетическим наслаждением, даруемым им. Но у Ломоносова нет красоты без пользы: эти две категории в послании успешно синтезированы в образе «полезной красоты»— в самом желанном для той эпохи и утопичном по своей природе.

Чаще всего мусический (от «музы») топос является частью вступительных и заключительных разделов торжественных текстов. В «Письме о пользе Стекла» мусическая тематика актуализируется несколько раз, причем в разных аспектах.

Мусический топос здесь выступает в двух функциях: и как привычная и необходимая аллегория поэтических трудов, обозначающая также границу условности текста (поэт начинает «петь»), и как образ творческого пути Ломоносова, считавшего главным делом своей жизни химию (и естественные науки), а не поэзию. Эта метафора движения между двумя мирами — земным и «небесным» — иллюстрирует специфику взаимодействия научного и поэтического творчества Ломоносова. Открыть и познать законы естества на земле, а затем с парнасским вдохновением рассказать о найденном, открытом и понятом.В финале «Письма» также появляются «Парнасски горы», с которых Ломоносов спускается на землю.

Не только восторг должен «пленить ум» поэта, но и поэт должен объявить об этом «пленении». Предмету поэтического восторга — Стеклу — Ломоносов противополагает «лживое счастье», точнее, «ломкость» счастья. Появление пары Стекло — Счастье кажется на первый взгляд странным: предмет мира материального включен в сравнение с понятием мира идеального. Верный выбор человеку для достижения личного счастья помогает сделать Разум, который возведен просветителями в главный смысл жизни. Образ манящего своим блеском, ослепляющего своими лучами и обманывающего в конце концов Счастья Ломоносов выбирает той самой смысловой антитезой к своему полезному, вечному и дающему истинное счастье людям Стеклу, которое также блистает «приманчивым лучом». Итак, предпочтение Стекла «ломкости лживого счастья» обозначает идею превосходства мира материального над миром идеальным, прагматики над абстракцией, постоянства над переменчивостью, истины над ложью — а рожден этот образ в скрещенье античной и европейской эвдемонистических концепций. В данной строке Ломоносов реализует одну из возможных черт образа — счастье «лживое». Но слово «ломкость», являющееся контекстуальным синонимом «непостоянства, изменчивости» и укладывающееся в амальгаму антично-европейского эвдемонизма, все же более принадлежит научной лексике и обозначает свойство физическое. И в этом оригинальность Ломоносовского образа счастья.

Одно из этих противоречий, например, выражается в сочетании негативного отношения Ломоносова-просветителя к античной мифологии как к «лживым басням» и «нескладным вракам» с сознательным построением новой мифологии — «научной» и просветительской. В дидактической поэме, предназначенной для пропаганды научного знания, поэт-ученый создает просветительский «миф творения» природного стекла — Первостекла, как сказали бы современные исследователи мифологии. Основой этого мифа являются научные представления Ломоносова о природных процессах (в частности, об извержении вулканов и химическом составе магмы), которые облачаются в форму архаичного мифа о сотворении первых природных объектов. Поэт не просто одушевляет природные стихии, он конструирует особую мифологическую реальность со свойственным ей набором персонажей и хронотопом. Ломоносовский «миф творения Стекла» — своеобразный пролог к рассказу о его «полезностях» в современном поэту мире — повествует о появлении «первого» Стекла в результате соединения усилий Огня и Натуры. Стекло олицетворяется и превращается в «героя» произведения, обретая «биографию» — историю своего рождения. «Баснотворному» Гераклу противостоит «правда» природного творения, у которого есть и свой природный «свидетель» — Этна. Как и другие природные объекты в «Письме», знаменитая сицилийская гора одушевлена: она дает путь «чудесным родам». После появления на свет Стекла «родители» представляют свое дитя небесному светилу. На первый взгляд у солнца здесь только функция наблюдателя — эпизодического персонажа. Но в структуре мифа «солнце ясное» выступает в роли верховного божества, санкционирующего происшедшее творение. Во-первых, его появление свидетельствует о том, что после «ужасной ночи», разрушившей привычный «натуры чин», восстановлен космический порядок. Во-вторых, присутствие Солнца достраивает вертикальную модель мира — ту пространственную ось, без которой проблематично построение космогонического мифа. Появление в научно-прагматическом пространстве «Письма» Ломоносова кровавой картины завоеваний Южной и Центральной Америки испанскими конкистадорами обусловлено общепросветительским интересом к первобытным народам, к географическим открытиям, к морским путешествиям. Ломоносов осуждает и алчность европейцев, преодолевших столь опасный путь лишь во имя «драгаго металла» — золота, и жестокость захватчиков по отношению к местным племенам индейцев. Образ Прометея возникает как создание «мечтанья» древних, пытающихся объяснить получение небесного огня. В сущности, Ломоносов выявляет (в просветительско-позитивистском ключе) специфику мифомышления древнего человека. Кроме того, такое определение («мечтанье») подчеркивает условный характер древнегреческого мифа о Прометее и констатирует мифологический вымысел. Ломоносов стремится осмыслить человеческую жизнь вне мифологических чудес. Новая версия прометеевой истории такова: за свои научные увлечения (наблюдения за звездами «сквозь телескопы» и умение «сводить с небес» огонь с помощью стекла) Прометей-человек был объявлен «чародеем» «невеждами» и «варварами», которые и «предали на казнь» ученого. Получение огня Ломоносовским Прометеем осуществляется с помощью Стекла, уже мифологизированного в «Письме» и выступающего в качестве «божественного дара», «чудесного» предмета, «чуда натуры».

Конечно, Ломоносов не сакрализует Шувалова, как Петра, не наделяет его способностями царя-демиурга, но Шувалову все же достаются некоторые идеальные качества, приписываемые Петру: это и «споспешествование» наукам, и этические качества (доброта), и мудрость в молодости («Кто кажет смысл во днях еще младых»), и статус образца для подражания.